Крик в небо – Вселенной. Книга 1. Она - Софи С./М.

Холодными вечерами Вероника подолгу смотрела в распахнутое окно и курила дешёвые сигареты с запахом яблока. Потом, надевала два свитера, садилась на кровать и дрожала, пока усталость не заберёт из реальности в сон.

Снятся закатные воды Оки, розоватые, с золотым отливом. Ока живописнее с вершины обрывистого склона. На южных холмах завывает ветер, вороньё летит на запад, птицы взмывают у рубинового горизонта, превращаясь в галочки, словно на детском рисунке, мгла затягивает небо, поглощает землю. Летучие мыши резвятся над рекой, и там, меж листвы и мглы, где лунное море разлило серебристые сумеречные разводы, видно, как они вертятся в небе, будто запутавшиеся в потоке ветра пожухшие листья…

Она говорит с Аней:

– Природа и здесь так же прекрасна, как в пригородах цивилизованных мест, о которых я читала. Такой же рай смотреть в звёздное небо и стоя на холмике у нас в деревне, и на Монмартре в Париже…

Аня не питает слабости к красивым словам, вычурным фразам. Она, скорее, выругается матом, чем заговорит узорчатыми нагромождениями изысканных слов. «Аристократичные» представители готической субкультуры говорили о ней так: «Она не станет изнемогать, превращая речь в богато украшенную базилику, где слова – декоративные элементы, словно химеры и горгульи, а не единицы для именования того или иного». Потому она слушает.

Мёртвый голубь лежит на дороге, перья приподымает ветром, когда мимо проезжает автомобиль. Недавно собратья – птицы, забивали его, ещё живого. Вероника стоит, склонившись над ним. Странное чувство поглощает её: так тепла под одеждой кожа, так вздымается грудь, и так тяжела эта ноша – жить. Через миллионы лет, когда миллионы сердец остановятся, всё так же будут забивать друг друга птицы, животные, люди… И никуда-никуда от этого не уйти.

Во сне, смотря сквозь призму искажений, казалось, можно увидеть намного больше. Она видела и прекрасное и ужасное, но и последнее из сна было прекраснее в ощущениях, чем обыденность из реальности. Её жизнь высветилась на карте вселенной неподвижным кружком, который не пришлось выбирать. Кружок этот был отвратителен – как бы не принять его за целый мир!

8

Очередное холодное утро началось с пиликания мелодии будильника. Последнее время этот звук стал единственным, что издавал телефон. Она уже не надеялась, что когда-нибудь будет ожидать от этой штуковины звонка. Она всё-таки нашла работу. Согласно ежедневному плану работа следовала за учёбой, Вероника не опаздывала, поэтому даже сменщицам не было нужды звонить ей. Так или иначе, такие звонки не назовёшь долгожданными…

Работала она в пригородном ресторане. Не близко, но других вариантов не было – в городишке это единственная вакансия со свободным графиком. Обслуживание клиентов оказалось делом нелёгким. К шустрой работе на ногах она привыкала быстрей, чем к обвинениям, оскорблениям и к тому, что клиент всегда прав.

В тот день с полчетвёртого до вечера гостила одна шумная компания, всего три человека – два мужчины и женщина, их посадили в главном зале, другие посетители жаловались, но те отказывались переходить в пустой банкетный. Им, видишь ли, нравилось, как украшена барная стойка. Вероника носила им пиво за пивом, они хохотали, подшучивали. Надо сказать, без фанатизма, и порой, так остроумно, что она сама смеялась. Такие обычно оставляют хорошие чаевые. В целом, она была рада, что обслуживала тех, кто шутит, а тех, кто жалуется, обслуживали другие.

После четвёртого пива мужчина потребовал «Егермейстер». Когда выпил, потребовал коньяк. Потом, женщина потребовала коньяк. Вероника собиралась было передать заказ в бар, когда мужчина закричал:

– Пойди-ка сюда! – Она посмотрела на него. – Поди-поди, – сказал он.

Подошла.

– Вот эта дама, – он указал на женщину, – не будет никаких коньяков.

Женщина продолжала требовать коньяк.

– Нет, она не будет, – настаивал он. – Ты не будешь, – говорил ей.

– Так приносить коньяк или нет? – рассмеялась Вероника.

– Никаких ей коньяков! – воскликнул мужчина.

– Он бредит, – сказала женщина, – не обращайте внимания.

После Вероника минут пять слушала, как мужчина утверждал, что от этого коньяка ему плохо, и что он запрещает той пить его. Та говорила, он намешал, и коньяк тут не причём. Третий мужчина всё это время подтрунивал над ними и разжигал дебаты. Становилось всё забавней.

Вдруг мужчина встал из-за стола и громко сказал:

– Сейчас я уйду, а вернусь, и ты будешь одета на выход и без всяких коньяков. Ты поняла? – он сказал это серьёзно. Все замолчали, даже не по себе сделалось.

Вероника поймала себя на мысли, что такой подход к делу будоражит её. Нельзя не узнать это чувство. Может, для кого-то это просто фраза, требование уставшего от трёпа человека, для неё – нечто большее. Она стала бы ругать себя за это – озабоченность какая-то, хотелось думать ей – но знала парочку людей со странностями, будь то фетиши или иное, вызывающее бурные эмоции или сексуальное возбуждение, и эти люди так же видели это в каждой мелочи, хотя бы косвенно связанной с чем-то подобным. А тут он прямо сказал «Я запрещаю», потом, потребовал, можно сказать, скомандовал, да ещё спросил «Ты поняла?» И таким тоном… Нет, не оскорбительным. Сильным, полным властности.

Пока она разносила пиво, тая от неповторимого послевкусия его фразы, словно сама напилась, он вернулся. Чтобы она не делала, а краем глаза косилась на них. Женщина всё-таки взяла себе коньяка. Что же сейчас будет? Было слышно, что они снова смеялись.

Когда они подозвали её, оказалось, что руки женщины склеены скотчем! Она сидела лицом вниз, опустив на запястья голову, рыжие волосы закрывали руки, но было видно и скотч, и то, как она смеялась. От такой картины бросило в жар. Вероника прикрыла красные щёки блокнотом. Мужчина смотрел на неё как-то подозрительно, похоже, ему тоже было видно и её красное лицо, и то, как она улыбается. А ещё она поймала себя на том, что начала странно вертеть бёдрами, и тут же прекратила.

– Какое застенчивое кокетство, – сказал мужчина. Все засмеялись.

– Вы смущаете персонал, вы меня позорите, – начала женщина. Она опять просила не обращать внимания и говорила, что все тут шутники невозможные. Похоже, ей и вправду было не по себе.

– Да нет, – отмахнулась Вероника, – какое там, персоналу это даже нравится! – она оправдывала себя желанием приободрить женщину, а самой так хотелось поговорить об этом! Может, они поймут её? Может, они такие же?

– Да? Ай да персонал! – удивился мужчина. – А давайте-ка ещё кого позовём!

Вероника становилась всё румянее, уже не контролировала слова, только смеялась и вертелась на месте.

– Не весь персонал тут ебанутый на всю голову, – вырвалось у неё, и она прикрыла рот. – Ой, извините, это я о себе, нет, я не то имела в виду…

Они даже не слышали её. Теперь они наматывали тот же скотч на мужчину. Они были пьяны и дурачились. Нет, это обычные люди. Обычные пьяные люди, которым стало скучно. Она смотрела на них, словно потерявшись в себе – какая же я всё-таки дура, ненормальная!

Тут подошла коллега – Алла. Она всегда работала в те же смены, будто подбирала специально, была приветливей других и тоже немножечко странная. Хочет быть подругой, надеялась Вероника, ей она нравилась. Когда она подошла, даже плохие мысли пропали.

– Слушай, там чувак за стойкой, – она указала на парня, – хочет тебя.

Вероника присмотрелась к нему. Симпатичный. Очень даже.

– Прямо хочет? – рассмеялась она.

– Я ему пива принесла, а он «Мне вот ту официантку…», – она заговорила так важно, голову задрала, потом, голос перелился в нечто конспиративное: – Представь себе, и на тебя показывает! – вся съёжилась, пригнулась – так она изображала его, точнее, то, как он показывал.

Она замолчала. По обыкновению она давала зрителю время насладиться своей артистичностью, а может, хотела заинтриговать. Её пародии всегда были далеки от оригинала, но не любить её было невозможно. Одна такая на коллектив и настроение обеспечено всем.

– И что? Что дальше?

– Я говорю, какая разница, я сама вас обслужу, – сказала она. Свои реплики она говорила чётко, хорошо поставленным голосом, в тоне всегда имелся оттенок благородства. Чужие – корча рожи и изображая голосом то высокомерие в басах, то заискивание или убогость в писклявости. Вероника ждала, что же она выдаст. Она и говорит: – И тут он «Мне нужна она. Две-три минуты – этого достаточно», – это было с высокомерием. Ну, хоть так, хуже, когда она пищала.

Смеясь, Вероника подошла к парню за стойкой, раскрыла перед ним меню. Не успела она открыть рот, как он свернул меню:

– Такое же передо мной, – сказал он. – Я давно пришёл.

Перед ним и правда было меню, вот только чуть правее и он прикрыл его рукой.